[b]Не очень весёлая история: Научно-технический прогресс в СССР[/b]

Граждане, истово, из последних сил защищающие светлый образ СССР, очень любят научно-техническую тему. Это, можно сказать, их конёк. В самом деле, говорить про бытовые условия жизни советского человека далеко не всегда выигрышно для истового защитника СССР. Зато научно-технический прогресс вроде как даёт широкий простор для разного рода смелых обобщений.

Разумеется, очень любят защитники СССР к научно-техническому прогрессу причислять себя, особенно если в советское время работали инженерами в каком-нибудь НИИ. Тут уж они во всеоружии. Однако же, советская действительность и в научно-технической области была далеко не так радужна, как сегодня расписывают «технари». Вся штука в том, что по настоящему творческих личностей никогда не бывает много. Можно сказать, это штучный товар. Королёвы не рождаются сотнями тысяч в год. Увы. А основная масса защитников СССР паразитирует на этих именах.

В СССР к Кулибиным и вообще разного рода изобретателям и новаторам очень часто относились, мягко говоря, не самым лучшим образом. Когда изобретение очередного Кулибина было остро нужно для оборонки, то Кулибин после многих мытарств всё же получал господдержку. А если изобретение непосредственного военного значения не имело, то запросто могло оказаться на помойке, несмотря на хвалёный совками якобы научно-технический настрой советского руководства. Да, увы. В конце 60-х никто иной, как руководство СССР практически похоронило целое перспективное направление – компьютеры собственной оригинальной архитектуры и резво пересело на сворованную американскую архитектуру IBM-360. По мнению многих специалистов именно это решение отбросило советскую компьютерную промышленность на десятилетия назад. Хотя есть и такие, кто утверждает, что никаких иных возможностей, кроме как начать выпуск ЕС ЭВМ (то есть клонированной IBM-360) у СССР не было – не было ресурсов. В общем, вопрос спорный. Но ни то, ни другое его решение не говорит в пользу СССР. Как ни смотри на это дело, а СССР, ворующий архитектуру компьютеров у США, сверхдержавой не выглядит.

А что же собственные разработки, которыми так любят задним числом хвастаться совки? А собственные компьютеры в СССР в самом деле были. И были вполне даже неплохими. А некоторые – так просто уникальными. Таковой, например, была троичная ЭВМ «Сетунь», 50-летний юбилей которой пару недель назад отметили на факультете ВМиК МГУ. Меня тоже приглашали на эту конференцию, но я, увы, не смог её посетить. Конструктор «Сетуни» – Николай Брусенцов, человек в самом деле неординарный и по любому должен входить в золотой фонд русских конструкторов. Троичные машины до сих пор не построены ни в одной стране. Хотя интерес проявляют и США, и Индия и пр.

Конечно, машину «Сетунь» можно бы занести в актив «чудеса СССР». Однако на месте защитников светлого образа я бы не спешил. Ибо уж очень печальная судьба была у этой машины. Чтобы понять, почему я так говорю, я предлагаю вашего внимание фрагмент моего разговора с конструктором машины Николаем Петровичем Брусенцовым. Разговор состоялся лет 5 тому назад. Из разговора очень хорошо просматривается, как реально относились в СССР к гениям и их изобретениям, которые не прошли предварительный номенклатурный фильтр.

– А почему, собственно, Вы решили делать троичную машину?

– Тогда задача была очень простая. Мы должны были для МГУ получить машину М-2, которую создала группа М.А.Карцева в лаборатории И.С.Брука. Но получилась неувязочка. На выборах академиков Сергей Львович Соболев – наш руководитель – проголосовал не за Брука, а за Лебедева. Брук обиделся и машину не дал. Я пришел к Соболеву и спросил: чем же я теперь буду заниматься? Он мне отвечает: а давайте свою машину сделаем. Это было в конце 1955 года.

В то время транзисторы были еще недоступны, но было ясно, что машина не должна быть ламповой. Лампы имеют короткий срок службы и машины на ламповой базе большую часть времени простаивали, потому что их вечно чинили. Ламповая машина работала в лучшем случае в течении нескольких часов, потом нужно было искать очередную неисправность. Лев Израилевич Гутенмахер строил машину ЛЭМ-1 на феррит-диодных элементах. Мне пришла в голову мысль, что раз транзисторов нет, то может попытаться делать ЭВМ на этих элементах. Соболев, которого все очень уважали, договорился, чтобы я побывал на стажировке у Гутенмахера. Я все детально изучил. Поскольку по образованию я радиоинженер, то сразу увидел – не все нужно делать так, как делают они. Главное, что я увидел: они используют пару сердечников под каждый бит – рабочий и компенсационный. А что если заставить компенсационный сердечник работать? Тогда ячейка становится трехзначной. В результате получилось, что в «Сетуне» количество сердечников было в семь раз меньше, чем в ЛЭМ-1. При этом «Сетунь» имела почти вдвое большую разрядность.

Тогда как раз в МГУ собирались получать большую машину «Стрела», создали вычислительный центр. Сергей Львович предусмотрел в нем отдел электроники – мой отдел. И мы должны были создать машину с нуля. Условия такие: машина должна быть небольшой, надежной, простой в освоении и использовании, короче машина широкого назначения, для учебных заведений, лабораторий и т.п. Когда я выяснил, что можно воспользоваться троичной системой счисления, я сказал об этом Сергею Львовичу. Он полностью все одобрил. Уверен, что другой на его месте сказал бы: «Да ты что, все делают двоичные, а ты куда?».

– Он дал полный карт-бланш?

– Да. В нашей лаборатории никогда не работало более двух десятков человек, считая девочек, которые мотали сердечники. А в начале у меня вообще было три-четыре сотрудника. Я должен сказать: для того, чтобы разрабатывать компьютеры, совершенно не нужны тысячные институты. Мы работали в компании с нашим программистским отделом, который возглавлял Е.А. Жоголев. То, что затем получило название «архитектура машины» создавалось нами вместе. Он предлагал программистские идеи, а я думал, насколько их можно реализовать на аппаратном уровне. В конечном итоге мы создали всего 24 машинных команды. Многие до сих пор в это не верят. И в дальнейшем архитектура «Сетуни» не подверглась никаким изменениям. Все серийные машины были архитектурно точно такими же, ну может слегка адаптированы под производство. Начав в 1956 году, мы уже через два с половиной года – в 1958 сделали образец, который работал. И вот тут-то началось нечто несуразное.

Осенью 1959 года нас пригласили на Коллегию Государственно Комитета Радиоэлектроники – ГКРЭ. И там мы узнали, что наша машина не нужна. И Госплан, и ВСНХ заняли отрицательную позицию. На Коллегии нас записали в черный список закрываемых разработок. Мы никогда никаких дополнительных денег на создание машины ни копейки не получали. Мы работали только за зарплату здесь в МГУ. Использовали оборудование, списываемое заводами при снятии изделий с производства. Мы не потребляли ассигнованных на разработку бюджетных средств. Тем не менее, ради экономии средств нас решили закрыть.

– Но какое-то объяснение этому должно быть?

– Соболев спросил: а вы хотя бы видели эту машину, ведь она уже существует? Директор СКБ-245 В.В,Александров ответил: «нам не надо ни видеть, ни знать – должна быть авторитетная бумага с печатями и подписями». После Коллегии Сергей Львович пошел в ЦК КПСС. Уже вечером к нам приехал сотрудник отдела ЦК Ф.К. Кочетов и привез с собой М.К. Сулима – начальника 8-го управления ГКРЭ. «Сетунь» нормально работала и производила необыкновенно хорошее впечатление. Обычно ведь как было: на выставке стоят машины, а сзади люди в белых халатах что-то там налаживают. У нас все работало как часы. Ну понятно, после этого закрывать нас не стали, ведь машина уже сделана. Было принято решение провести ее межведомственные испытания. Испытания были проведены в апреле 1960 г. На них «Сетунь» показала 95% полезного времени. А в то время если машина показывала 60% – это считалось очень хорошим результатом.

– А что значит «полезное время»?

– Вы включаете машину, прогоняете тесты, начинаете решать задачу, происходит сбой, все повторяете и так до тех пор, пока зада не будет решена. Полезное время – это все то время, которое машина занята решением задач, а не тестово-наладочными работами.

После этих испытаний было принято постановление Совмина об организации серийного производства. Мы не очень удачно выбрали Казанский завод, лучше бы Астраханский. Астраханцы потом взялись делать элементы к этой машине и делали их превосходно. Элемент стоил 3,5 руб. Конечно, никаких высоких технологий там не было.

ЭВМ «Сетунь» выпускали по 10–12 штук в год: т.е. вроде бы выполняется постановление Совмина СССР, а на самом деле – нет. При том, что было очень много заявок не только внутри страны, но и из-за рубежа. Во-первых, разумеется из соцстран, но также и из таких стран, как США и Англия, где разработчикам было очень интересно посмотреть, что это за троичная штучка такая.

– Американский аналог «Сетуни» – это PDP-8, на которой тинейджер Билл Гейтс составлял свои первые программы?

– Да. Кстати, интересно сравнить «Сетунь» и PDP-8. Процессор PDP-8 – 8-битный. У «Сетуни» процессор в пересчете на биты был 30-битным. PDP-8 стоила 20 тысяч долларов без всякой периферии, только один процессорный блок. Считалось, что это рекордно низкая цена. «Сетунь» стоила 27,5 тысяч рублей со всей периферией. Чехи считали, что могли хорошо продавать «Сетунь» в соответствии с рыночными ценами и получать порядка полмиллиона долларов прибыли с каждой машины. По их приглашению я ездил в Чехословакию, посмотреть завод, который планировалось использовать для производства машины «Сетунь» – «Зброевка Яна Швермы». Этот завод, кстати, во время войны делал самые лучшие пушки для немецкой армии, вроде нашей ЗИС-3. Завод меня восхитил. Они уже приготовили для «Сетуни» магнитные барабаны, печатающее устройство, устройство ввода. В общем все было готово для производства «Сетуни». И они мне задают вопрос: «Ну когда же наконец мы получим документацию? Нам обещали еще в декабре, а ее до сих пор нет». А я молиться готов был на такой завод – настоящая высокая культура производства.

Когда я вернулся в СССР, меня вызвал референт Косыгина и попросил передать чешским товарищам, как тогда говорилось, что документацию на «Сетунь» они получат сразу после освоения крупносерийного производства этой машины в Советском Союзе. Но какое к черту крупносерийное производство, когда принимались все возможные меры, чтобы заморозить «Сетунь». Понятно, что тут не обошлось без ГКРЭ. Тот же самый Сулим был заместителем главного конструктора М-20. А с М-20 в КБ провозились 2,5 года прежде чем передать ее на завод. Для «Сетуни» никакого КБ не дали – завод указан, езжайте и выпускайте. Хорошо В.М. Глушков предложил свое КБ за символическую плату в сто тысяч рублей, чтобы выпустить конструкторскую документацию.

– Сто тысяч рублей – это символическая плата?

– Ну конечно! Те 2,5 года, которые в КБ разрабатывали М-20, обошлись в десятки миллионов рублей. Что такое КБ того времени? Это несколько сот человек с высокой оплатой по первой категории и т.д.

– И все-таки, Николай Петрович, кому мешала «Сетунь»?

– Людям с косным мышлением, которые тем не менее занимали высокие руководящие посты. Как показала практика, «Сетунь» была работоспособна без всякого сервиса. Те, кто душил «Сетунь», раскидали ее по всей стране, во все климатические пояса.

– А смысл?

– Видимо для того, чтобы удаленность от сервисного центра и разброс климатических зон максимально выявили конструктивные недочеты. Но вся штука в том, что их практически не было. «Сетунь» была очень простой машиной. Я, как инженер считаю, что простота вещи – это главное ее качество. В природе все то, что удалось ей выработать в простой форме, оказывается самым надежным, самым устойчивым. География «обитания» «Сетуни»: Якутск, Иркутск, Красноярск, Душанбе, Ашхабад, Махачкала, Калининград и т.д. Причем часто она попадала к людям, которые впервые видели цифровую технику. И не смотря на это, практически всюду машина нашла существенное применение. В Якутске «Сетунь» была в астрофизическом институте. У них была какая-то задача, которую в течении двух лет не могли поставить на большой машине «Урал-2». Потом кто-то сказал: «Давайте попробуем на =Сетуни=». Все решили, что это шутка. Однако через полтора месяца программа работала. В чем дело? Дело в том, что «Сетунь» была естественной машиной. И положительные, и отрицательные числа кодируются естественно, отсутствует малопонятный дополнительный код для отрицательных чисел. Потом всего 24 команды. Освоить такую машину и программировать в машинном коде было ничуть не сложнее, чем, скажем, осваивать Алгол или Фортран.

Позднее я узнал, что чехам говорили так: все равно мы эту машину снимем с производства, так что вы ее не заказывайте. Вот так все и закончилось с ЭВМ «Сетунь». В начале 70-х нас из главного корпуса ВЦ переселили на чердак. «Сетунь», несмотря на то, что она была полностью исправной и загруженной задачами, через пару лет была уничтожена – ее разрезали и выкинули на свалку…