Библиотека и соловей
Классе в шестом вместо школы я стал ходить в читальный зал библиотеки. Брал подшивку журнала «Радио» за 1950 год, за 1951-й, 1952-й… Библиотекарю говорил, что занятий в школе у меня сегодня нет. Отчетливо помню, что несколько раз прогуливал школу таким образом, — настолько мне было интересно. Читал все подряд. Хотелось и про это узнать, и про то. Когда в школе спрашивали, куда я пропал, приходилось что-то сочинять. В библиотеке я проводил целый день, потому что больше информацию получить было негде. Сам я начал выписывать журналы года с 1974-го, но хотелось почитать и то, что публиковалось раньше.
Тогда еще планов на будущее я не строил и ставил перед собой конкретные практические задачи. Скажем, сделать электронный ключ, или что-то еще. Во дворце пионеров преподаватель однажды предложил сделать электронного соловья. В результате у меня получилась большая деревянная коробка. Внутри — куча транзисторов. Каждый транзистор — обычный тригерок. Нужно было спаять их штук 30, они переключались в нужной последовательности на определенной частоте и формировали звуковые сигналы, имитировавшие трель соловья. Эту штучку я делал то ли полгода, то ли год. Она побывала на выставке лучших работ, что-то даже выиграла.
Студент
Классе в восьмом я решил, что и в будущем хочу заниматься радиотехникой. Кем стану конкретно, не задумывался. Когда заканчивал выпускной десятый класс, единственный вопрос, который оставался, — какой институт выбрать. Я посчитал, что в Москве человеку из глубинки поступить сложно, а в Ленинград, наверное, можно ехать — сил должно хватить. На каникулах я побывал в Ленинграде, сходил на день открытых дверей в электротехнический институт связи имени Бонч-Бруевича. Выбрал его по картинке в справочнике. Здание ЛЭТИ мне показалось каким-то неказистым, не понравилось. У Бонча оно было более солидным, это и предопределило мой выбор.
На дне открытых дверей мне все понравилось, и больше я не думал, куда поступать. Летом уехал в Ленинград и пошел в приемную комиссию. Подаю документы, а мне говорят: «Иногородних не берем». На следующий день я снова пришел и стал требовать: «Где у вас написано, что иногородних не берете?» Они вынуждены были документы принять, но состояние мое было нервным. Думал, на первом же экзамене завалят, раз наглый такой пришел. Но подготовка у меня была хорошая, предмет я знал. Получил «пятерку» и в итоге поступил.
В институте, конечно, преподают много того, что увлеченному студенту не нужно. Сейчас я всем говорю: чем проще учиться, тем лучше. Все эти обязательные лекции и зачеты только мешают свободно воспринимать информацию и более глубоко изучать те предметы, которые тебе действительно нужны. А ведь у меня еще был и радиоспорт, ДОСААФ. На соревнованиях я представлял институт, мне делали какие-то поблажки — разрешали, например, сдавать экзамены досрочно. На многие лекции я не ходил, потом брал у других студентов конспекты, изучал их дней пять, а заодно исправлял в них ошибки. Потом сдавал экзамен, получал пятерку и уезжал.
Сергей Зонов на защите диплома.
Пожив пару лет в Ленинграде, возвращаться домой или ехать куда-то еще на периферию уже не хотелось. При этом я знал, что по моей специальности иногородних здесь не оставляют, — распределяют в другие места. Решил все же попытаться — для этого нужно было стать лучшим студентом. Поставил задачу: выйти на распределение первым. Подумал, что тогда, может, появится шанс остаться в Ленинграде. Так и произошло.
Инженер
Бонч я окончил в 1982-м. Как и планировал, на распределительную комиссию пришел первым. Оказалось, что есть место на заводе Козицкого, там давали общежитие. В моей ситуации — просто мечта. У завода в то время была гражданская часть производства (выпуск телевизоров «Радуга») и работа на военно-промышленный комплекс. Я попал в конструкторское бюро телепроизводства на Малом проспекте. Специальностью владел неплохо, но уровень других инженеров оказался очень низким. Из 20 человек только у одного можно было чему-то научиться.
По плану мы разрабатывали какие-то устройства. На 1982–83 годы была поставлена задача сделать роботизированную линию, которая сама будет из кассет брать детали, расставлять их и запаивать. При том уровне развития техники сделать это было нереально, но все делали вид, что работают, изучают потенциал.
На Козицкого по документам я работал до 1994 года, а фактически — до 1991-го. В последние годы руководители предоставили мне свободное расписание. Они меня ценили, и им было важно, чтобы работа делалась, а где это происходит — не имело значения. Поэтому я постепенно переходил к работе дома. Тратить три часа в день на дорогу мне было жалко. Ну а когда появились дети, по-другому было уже никак.
Дома на кухне у меня стоял рабочий стол. Его сделал приятель, работавший на Козицкого. Человек без высшего образования, но работяга — план перевыполнял на 500 %. К нему подходят: «Ты что делаешь? Нам же завтра расценки понизят». «А у меня семья, — отвечает, — и алименты. Мне надо зарабатывать 500 рублей». Это при средней зарплате 120–130.
Стол был сделан по моим размерам, из алюминиевых профильных уголков. Он до сих пор у меня стоит. На полочках — все, что должно быть у настоящего радиолюбителя: осциллограф, электроника. Здесь я и собрал свой первый «Спектрум».
«Юный техник»
В ленинградских магазинах купить нужные радиодетали было практически невозможно, поэтому каждую субботу мы c друзьями ходили на толкучку к магазину «Юный техник» на Краснопутиловской. У кого была возможность с завода что-то умыкнуть, здесь продавал. Кому что-то требовалось, покупал. Толпа у «Юного техника» была громаднейшей, тусовка продолжалась всю субботу. Там можно было встретить разных знакомых, обсудить какие-то технические идеи. Периодически происходили милицейские облавы, и толпа разлеталась, как стая птиц.
Всего магазинов «Юный техник» в Ленинграде было четыре. Самый первый, флагманский, находился в доме 55 по Краснопутиловской улице.
Купить у «Юного техника» можно было много чего, но возникал вопрос: исправны ли детали, которые вы покупаете? Скажем, нужен вам комплект микросхем памяти 565РУ5. Как в полевых условиях проверить, работают ли они? И я решил стать посредником между продавцами и покупателями. Создал прибор, в который вставляешь микросхему и через секунду он показывает, исправна ли она. Это была непростая штука — порядка 70 соединенных микросхем. На ней я зарабатывал, причем очень много. Комплект микросхем стоил 50 рублей, проверка — 3 рубля. Когда приходил домой, карманы оттопыривались от денег.
«Спектрум»
Первые варианты аналога компьютера в СССР появились в 1986-1987 годах. К тому моменту я неплохо знал микросхемотехнику. Когда информация попала ко мне, я смог ее переварить и сделать вариант, который стал очень популярным.
Схемы «Спектрума» появились на толкучке, по ним и собирал. Заняло это примерно неделю. Сначала включил — ничего не работает. Стал смотреть, что не так. Где-то были ошибки в схеме, где-то — мои. Где-то неисправная деталь попалась. Чтобы это все понять, нужно было посмотреть сигналы осциллографом. Потом проанализировать схему. Получилось, что я изучил прибор до последнего винтика.
Когда компьютер был собран и заработал, я понял недостатки его схемы. Плюс она была сложная и дорогая в производстве. И я решил придумать свой вариант. Сделал, спаял тоненькими проводочками — это несколько тысяч соединений. Помню, папа ко мне приезжал: «Как ты в этих волосах разбираешься?» А там действительно с одной стороны микросхемы в дырки вставлены, а с другой — слой тончайших проводов. Когда нужно что-то изменить, ты пинцетиком их разгребаешь. Это как хирург на операции: чтобы добраться до нужного места, ты должен разрезать, раздвинуть ткани. Вот так раньше было.
Повторить эту конструкцию было очень сложно, потому что огромный объем работ. Только паять приходилось неделю. Организовать производство нереально — продукт получился бы очень дорогим. Хотя в конструкторских бюро примерно так и делали на этапе разработки. И появилась задача сделать все это в виде печатной платы, чтобы только микросхемки вставил, запаял, включил — и все работает. Устройство, которое я первым собрал, было очень сложным по количеству микросхем — около 70. Я стал его преобразовывать, модифицировать. В итоге сделал схему из 42 микросхем, и теперь нужно было придумать топологию дорожек, которые бы их соединяли. Т. е. с одной стороны — микросхемы и часть дорожек, с другой — другая часть. Такую плату можно было бы производить серийно.
Топологией я занимался несколько месяцев. Рисовал дорожки на громадном листе миллиметровки, переставлял, оптимизировал. Сейчас это все компьютер делает, а тогда приходилось вручную. В итоге получился какой-то вариант. Теперь, чтобы эту плату производить, нужен был фотошаблон, который можно отдать на производство. Его сделали в лаборатории на работе по моему эскизу. Следующая задача — найти, кто будет производить. Денег в необходимом объеме не было, заплатить я не мог, поэтому стал искать обмен. Отдаю кому-то на толкучке этот шаблон с условием, что, когда вы платы сделаете, 20 штук отдаете мне. Многие обманули, но кто-то выполнил свои обязательства. У меня появилось какое-то количество плат — до сотни, не больше. И я за один день мог собрать несколько приборов.
Сделать компьютер было сложно. Клавиатуру собирали из клавиш, под корпус тоже что-то приспосабливали. Денег, которые могли что-то изменить в моей жизни, я на этом не заработал.
Игры и не только
Что такое «Спектрум»? В первую очередь, игрушки. На производствах стояли большие вычислительные машины, на которые с перфокарт или магнитных пленок вводилась программа, и можно было играть в «Звездные войны». Что-то типа «Морского боя». Говоришь компьютеру: «Е4», и он твою фигурку перемещает. А тут появились первые динамические игры. Есть какой-то герой, он бежит, прыгает, перескакивает. То есть человечек, пусть и не такой красивый, как сейчас, все время в динамике. И это было очень интересно.
Игру Yie Ar Kung-Fu изначально разработали для игровых автоматов, но позже портировали на ряд приставок и домашних компьютеров, включая ZX Spectrum.
Программы загружались с магнитофонной кассеты. Подключаешь магнитофон к компьютеру, минут пять что-то пиликает, потом раз — игра запустилась! Когда это произошло впервые, я прыгал до потолка.
Обложка кассеты, сборника игр для ZX Spectrum
У «Спектрума» был 8-разрядный процессор Z80, работавший на частоте 4 МГц. Потом появился вариант турбо — 6 МГц. Оперативной памяти было 64 КБ. То есть все программы помещались в нее. Для работы самого «Спектрума» нужно было 12 КБ. Частично эта память использовалась под экран. Для программ оставалось 48-49 КБ. Сейчас драйвер какой-нибудь мышки занимает намного больше. Разрешение экрана было 256 точек по горизонтали, 192 — по вертикали. Если сейчас каждая точка имеет свой цвет и состоит фактически из трех, там они были в виде спрайтов. Спрайт — это кусочек экрана 8 на 8, кажется. И этому спрайту можно было один из 256 цветов прописать. Основной цвет и цвет фона. Комбинируя основные цвета и дополнительные, умудрялись создавать такие интересные программы.
Кто-то находил этому компьютеру практическое применение. У меня был приятель — штурман ТУ-134. Он рассчитывал на «Спектруме» маршруты и всю вспомогательную информацию по ним. На языке Бейсик, который можно было освоить за один день, писал программы: долетел до такой-то точки, дальше повернул, такой-то азимут взял.
